Неточные совпадения
Он видел первую встречу мужа с
женою и заметил с проницательностью влюбленного признак легкого стеснения, с которым
сна говорила с мужем.
Как бы пробудившись от
сна, Левин долго не мог опомниться. Он оглядывал сытую лошадь, взмылившуюся между ляжками и на шее, где терлись поводки, оглядывал Ивана кучера, сидевшего подле него, и вспоминал о том, что он ждал брата, что
жена, вероятно, беспокоится его долгим отсутствием, и старался догадаться, кто был гость, приехавший с братом. И брат, и
жена, и неизвестный гость представлялись ему теперь иначе, чем прежде. Ему казалось, что теперь его отношения со всеми людьми уже будут другие.
«Девочка — и та изуродована и кривляется», подумала Анна. Чтобы не видать никого, она быстро встала и села к противоположному окну в пустом вагоне. Испачканный уродливый мужик в фуражке, из-под которой торчали спутанные волосы, прошел мимо этого окна, нагибаясь к колесам вагона. «Что-то знакомое в этом безобразном мужике», подумала Анна. И вспомнив свой
сон, она, дрожа от страха, отошла к противоположной двери. Кондуктор отворял дверь, впуская мужа с
женой.
Два дня ему казались новы
Уединенные поля,
Прохлада сумрачной дубровы,
Журчанье тихого ручья;
На третий роща, холм и поле
Его не занимали боле;
Потом уж наводили
сон;
Потом увидел ясно он,
Что и в деревне скука та же,
Хоть нет ни улиц, ни дворцов,
Ни карт, ни балов, ни стихов.
Хандра ждала его на страже,
И бегала за ним она,
Как тень иль верная
жена.
Самгин, с трудом отмалчиваясь, подумал, что не следует ей рассказывать о Митрофанове, — смеяться будет она. Пробормотав что-то несуразное, якобы сквозь
сон, Клим заставил, наконец,
жену молчать.
А между тем орлиным взором
В кругу домашнем ищет он
Себе товарищей отважных,
Неколебимых, непродажных.
Во всем открылся он
жене:
Давно в глубокой тишине
Уже донос он грозный копит,
И, гнева женского полна,
Нетерпеливая
женаСупруга злобного торопит.
В тиши ночной, на ложе
сна,
Как некий дух, ему она
О мщенье шепчет, укоряет,
И слезы льет, и ободряет,
И клятвы требует — и ей
Клянется мрачный Кочубей.
Он убаюкивался этою тихой жизнью, по временам записывая кое-что в роман: черту, сцену, лицо, записал бабушку, Марфеньку, Леонтья с
женой, Савелья и Марину, потом смотрел на Волгу, на ее течение, слушал тишину и глядел на
сон этих рассыпанных по прибрежью сел и деревень, ловил в этом океане молчания какие-то одному ему слышимые звуки и шел играть и петь их, и упивался, прислушиваясь к созданным им мотивам, бросал их на бумагу и прятал в портфель, чтоб, «со временем», обработать — ведь времени много впереди, а дел у него нет.
Барин помнит даже, что в третьем году Василий Васильевич продал хлеб по три рубля, в прошлом дешевле, а Иван Иваныч по три с четвертью. То в поле чужих мужиков встретит да спросит, то напишет кто-нибудь из города, а не то так, видно, во
сне приснится покупщик, и цена тоже. Недаром долго спит. И щелкают они на счетах с приказчиком иногда все утро или целый вечер, так что тоску наведут на
жену и детей, а приказчик выйдет весь в поту из кабинета, как будто верст за тридцать на богомолье пешком ходил.
Привалов забылся только к самому утру тяжелым и беспокойным
сном. Когда он проснулся, его первой мыслью было сейчас же идти к
жене и переговорить с ней обо всем откровенно, не откладывая дела в долгий ящик.
Под утро я немного задремал, и тотчас мне приснился странный
сон: мы — я и Дерсу — были на каком-то биваке в лесу. Дерсу увязывал свою котомку и собирался куда-то идти, а я уговаривал его остаться со мной. Когда все было готово, он сказал, что идет к
жене, и вслед за этим быстро направился к лесу. Мне стало страшно; я побежал за ним и запутался в багульнике. Появились пятипальчатые листья женьшеня. Они превратились в руки, схватили меня и повалили на землю.
Я не прерывал его. Тогда он рассказал мне, что прошлой ночью он видел тяжелый
сон: он видел старую, развалившуюся юрту и в ней свою семью в страшной бедности.
Жена и дети зябли от холода и были голодны. Они просили его принести им дрова и прислать теплой одежды, обуви, какой-нибудь еды и спичек. То, что он сжигал, он посылал в загробный мир своим родным, которые, по представлению Дерсу, на том свете жили так же, как и на этом.
Ермолай, этот беззаботный и добродушный человек, обходился с ней жестоко и грубо, принимал у себя дома грозный и суровый вид — и бедная его
жена не знала, чем угодить ему, трепетала от его взгляда, на последнюю копейку покупала ему вина и подобострастно покрывала его своим тулупом, когда он, величественно развалясь на печи, засыпал богатырским
сном.
Но когда
жена заснула, сидя у него на коленях, когда он положил ее на ее диванчик, Лопухов крепко задумался о ее
сне. Для него дело было не в том, любит ли она его; это уж ее дело, в котором и она не властна, и он, как он видит, не властен; это само собою разъяснится, об этом нечего думать иначе, как на досуге, а теперь недосуг, теперь его дело разобрать, из какого отношения явилось в ней предчувствие, что она не любит его.
В это утро Дмитрий Сергеич не идет звать
жену пить чай: она здесь, прижавшись к нему; она еще спит; он смотрит на нее и думает: «что это такое с ней, чем она была испугана, откуда этот
сон?»
Палмерстон, с своей стороны, вовсе не желал его удаления, он только беспокоился о его здоровье… и тут он вступил во все подробности, в которые вступает любящая
жена или врач, присланный от страхового общества, — о часах
сна и обеда, о последствиях раны, о диете, о волнениях, о летах.
— Какой же
сон, уж не этот ли? — И стал Бурульбаш рассказывать
жене своей все им виденное.
— И подлинно на сказку похоже; да как же сказке верить, — сказала
жена вполголоса, зевая ото
сна, — поверю ли я, что были Полкан, Бова или Соловей-разбойник.
Как
сон пролетели приятные минуты нашего свидания. Через 24 часа после того, как я взглянул в последний раз на вас, добрый мой Иван Дмитриевич, я уже был в объятиях детей и старушки Марьи Петровны. Они все ожидали меня как необходимого для них человека. Здесь я нашел Басаргина с
женой: они переехали к нам до моего возвращения. Наскоро скажу вам, как случилось горестное событие 27 декабря. До сих пор мы больше или меньше говорим об этом дне, лишь только сойдемся.
В этот день, то есть покрова, от погоды или от нечего делать все любезничали с Татьяной Александровной. Видно, эта любезность была довольно сильная, что Лебедь на другой день говорит мне, что видел во
сне, будто бы я ухаживал за его
женой и что он на меня сердился. Я засмеялся и сказал ему, что пожалуюсь тебе на него. Лучшего не придумал ответа.
В тот день, когда ее квартирные хозяева — лодочник с
женой — отказали ей в комнате и просто-напросто выкинули ее вещи на двор и когда она без
сна пробродила всю ночь по улицам, под дождем, прячась от городовых, — только тогда с отвращением и стыдом решилась она обратиться к помощи Лихонина.
Даже ночью, когда Родион Антоныч лежал на одной постели со своей
женой, он едва забылся тревожным тяжелым
сном, как сейчас же увидал самый глупейший
сон, какой только может присниться человеку.
— А я во
сне видел, что нам жалованья прибавили, — сообщает он
жене — а что, ежели сон-то вещий?
Жену он тоже успел настроить в своем направлении, так что и во
сне она коров видит; за детей заранее радуется, какие они вырастут крепкие и здоровые на вольном деревенском воздухе.
Позабрались мы с
женами и с детьми под ставки рано и ждем… Все темно и тихо, как и во всякую ночь, только вдруг, так в первый
сон, я слышу, что будто в степи что-то как вьюга прошипело и хлопнуло, и сквозь
сон мне показалось, будто с небеси искры посыпались.
— Поклянись мне, Жак, — начала она, глотая слезы, — поклянись над гробом матушки, что ты будешь любить меня вечно, что я буду твоей
женой, другом. Иначе мать меня не простит… Я третью ночь вижу ее во
сне: она мучится за меня!
Не одну ночь провел он без
сна с тех пор, как доктор сообщил ему свои опасения насчет здоровья
жены, стараясь отыскать средства примирить ее сердце с настоящим ее положением и восстановить угасающие силы.
Входя в дом Аггея Никитича, почтенный аптекарь не совсем покойным взором осматривал комнаты; он, кажется, боялся встретить тут
жену свою; но, впрочем, увидев больного действительно в опасном положении, он забыл все и исключительно предался заботам врача; обложив в нескольких местах громадную фигуру Аггея Никитича горчичниками, он съездил в аптеку, привез оттуда нужные лекарства и, таким образом, просидел вместе с поручиком у больного до самого утра, когда тот начал несколько посвободнее дышать и, по-видимому, заснул довольно спокойным
сном.
Он видел во
сне, как он с своими молодцами, с песнью и криком «Хаджи-Мурат идет» летит на Шамиля, и захватывает его с его
женами, и слышит, как плачут и рыдают его
жены.
— Да… Болгария! — пролепетала Анна Васильевна и подумала: «Боже мой, болгар, умирающий, голос как из бочки, глаза как лукошко, скелет скелетом, сюртук на нем с чужого плеча, желт как пупавка — и она его
жена, она его любит… да это
сон какой-то…» Но она тотчас же спохватилась. — Дмитрий Никанорович, — проговорила она, — вы непременно… непременно должны ехать?
Изумленный, даже встревоженный Алексей Степаныч, как будто упавший с неба, как будто разбуженный от сладкого
сна, думая успокоить
жену, уверял с совершенною искренностью, что всё прекрасно и всё бесподобно, что это всё ее одно воображение, что ее все любят и что разве может кто-нибудь ее не любить?..
Генерал денежно вас не обидит, за это я вам отвечаю;
жена его вечно спит, — стало, и она вас не обидит, разве во
сне.
Крик его, как плетью, ударил толпу. Она глухо заворчала и отхлынула прочь. Кузнец поднялся на ноги, шагнул к мёртвой
жене, но круто повернулся назад и — огромный, прямой — ушёл в кузню. Все видели, что, войдя туда, он сел на наковальню, схватил руками голову, точно она вдруг нестерпимо заболела у него, и начал качаться вперёд и назад. Илье стало жалко кузнеца; он ушёл прочь от кузницы и, как во
сне, стал ходить по двору от одной кучки людей к другой, слушая говор, но ничего не понимая.
После теплой, ясной погоды наступила распутица; весь май шли дожди, было холодно. Шум мельничных колес и дождя располагал к лени и ко
сну. Дрожал пол, пахло мукой, и это тоже нагоняло дремоту.
Жена в коротком полушубке, в высоких, мужских калошах, показывалась раза два в день и говорила всегда одно и то же...
Дон-Кихот не мог взять на руки своей
жены и перенести ее домой: он был еще слаб от болезни, а она не слишком портативна, но он зато неподвижно сидел все время, пока «душка» спала, и потом, при обнаружении ею первых признаков пробуждения, переводил ее на постель, в которой та досыпала свой первый
сон, навеянный бредом влюбленного мужа, а он все смотрел на нее, все любовался ее красотою, вероятно воображая немножко самого себя Торгниром, а ее Ингигердой.
Кто что ни говори, а холостая жизнь очень приятна. Вот теперь, например, если б я был женат, ведь
жена помешала бы спать. «Не спи, душенька, нехорошо, тебе нездорово, ты от этого толстеешь». А того и знать не хочет, как ее «душеньке» приятно уснуть, когда
сон клонит и глаза смыкаются… (Садится на диван под окном.)
—
Жена! — с важностью начал Афанасий Матвеич, гордясь тем, что и в нем настала нужда, —
жена! Да уж не видала ль ты и в самом деле все это во
сне, а потом, как проспалась, так и перепутала все, по-свойски…
Она спала тревожным, тяжелым
сном, обнявшись с
женою кузнеца Савелья.
— Нет у меня времени девками любоваться! Я и
жену только ночами сквозь
сон вижу, а днём слеп, как сыч. Глупости у тебя на уме…
Впрочем, этого на бумаге передать нельзя. Вредны ли эти
сны? О нет. После них я встаю сильным и бодрым. И работаю хорошо. У меня даже появился интерес, а раньше его не было. Да и немудрено, все мои мысли были сосредоточены на бывшей
жене моей.
Идеал счастья, нарисованный им Штольцу, заключался ни в чем другом, как в сытной жизни — с оранжереями, парниками, поездками с самоваром в рощу и т. п., — в халате, в крепком
сне, да для промежуточного отдыха — в идиллических прогулках с кроткою, но дебелою
женою и в созерцании того, как крестьяне работают.
— Что ты, друг мой, видела во
сне? — сказал Хозаров, беря
жену за руку.
Цыганка же его, кажется, знала еще бульшие тайны природы; она две воды мужьям давала: одну ко обличению
жен, кои блудно грешат; той воды если
женам дать, она в них не удержится, а насквозь пройдет; а другая вода магнитная: от этой воды
жена неохочая во
сне страстно мужа обоймет, а если усилится другого любить — с постели станет падать.
И ночь, и любовь, и луна, как поет мадам Рябкова,
жена командира второй роты, на наших полковых вечерах… Я никогда, даже в самых дерзновенных грезах, не смел воображать себе такого упоительного счастья. Я даже сомневаюсь, не был ли весь сегодняшний вечер
сном — милым, волшебным, но обманчивым
сном? Я и сам не знаю, откуда взялся в моей душе этот едва заметный, но горький осадок разочарования?..
Матушка мало умела писать; лучше всего она внушала: «Береги
жену — время тяготно», а отец с дядею с этих пор пошли жарить про Никиту. Дядя даже прислал серебряный ковшик, из чего Никиту поить. А отец все будто
сны видит, как к нему в сад вскочил от немецкой коровки русский теленочек, а он его будто поманил: тпрюси-тпрюси, — а теленочек ему детским языком отвечает: «я не тпруси-тпруси, а я Никитушка, свет Иванович по изотчеству, Сипачев по прозванию».
Все
жены спят. Не спит одна;
Едва дыша, встает она;
Идет; рукою торопливой
Открыла дверь; во тьме ночной
Ступает легкою ногой…
В дремоте чуткой и пугливой
Пред ней лежит эвнух седой.
Ах, сердце в нем неумолимо:
Обманчив
сна его покой!..
Как дух, она проходит мимо.
Увы! Дворец Бахчисарая
Скрывает юную княжну.
В неволе тихой увядая,
Мария плачет и грустит.
Гирей несчастную щадит:
Ее унынье, слезы, стоны
Тревожат хана краткий
сон,
И для нее смягчает он
Гарема строгие законы.
Угрюмый сторож ханских
женНи днем, ни ночью к ней не входит;
Рукой заботливой не он
На ложе
сна ее возводит;
Не смеет устремиться к ней
Обидный взор его очей...
В заботе вечной, ханских
женРоскошный наблюдает
сон,
Ночной подслушивает лепет...
Он видел бледные, неясные образы лиц и предметов и в то же время сознавал, что спит, и говорил себе: «Ведь это
сон, это мне только кажется…» В смутных и печальных грезах мешались все те же самые впечатления, которые он переживал днем: съемка в пахучем сосновом лесу, под солнечным припеком, узкая лесная тропинка, туман по бокам плотины, изба Степана и он сам с его
женой и детьми.
В третий раз, подойдя к углу цейхгауза, я круто повернул за угол. Гаврилов по-прежнему сидел на своем обрубке, понурив голову, собачки с ним не было. Солдат охватил штык руками и свесил голову дремотные сумерки нагнали на него
сон или тихие мечты о далекой родине, может быть, тоже о
жене и о детях.
Но
жена не слышит, подавленная
сном. Не дождавшись её ответа, Тихон Павлович встал, оделся и, сопровождаемый её храпом, вышел из комнаты на крыльцо, постоял на нём с минуту и отправился в сад. Уже светало. Восток бледнел, алая полоса зари лежала на краю сизой тучи, неподвижно застывшей на горизонте. Клёны и липы тихонько качали вершинами; роса падала невидимыми глазом каплями; где-то далеко трещал коростель, а за прудом в роще грустно посвистывал скворец. Свежо… И скворцу, должно быть, холодно…